дочь

---

ура! я - малая панда

Малая панда, по латыни Ailurus fulgens - "кошка, окрашенная как огонь". а еще - "кошка-медведь" (имеется в виду Винни-Пух и Паддингтон) или "огненная кошка", по-китайски называюсь "пиньинь" (по-английски это звучит как Firefox - но это уже использовали создатели мозилы).
Вот.
Ах, да. И похожа эта панда на енота.
И заняться мне, как будто, нечем))))
на самом деле, я уложила Сонечку пать и придумываю сережки в виде панды большой

---

---

В Новый год всегда хочется думать об ангелах...

Даже жуткое слово "корпоратив" не так бывает страшно, как его малюют.
Тут весь корпоратив не отображается, но зато про ангелов...)

---

Мир прекрасен. Надо напоминать себе об этом, иногда чаще, иногда вообще не надо. Люди убивают людей, и кажется, что это так далеко-далеко. А иногда прочитаешь что-то об этом, и кажется, это нестерпимо близко. И что-то надо делать. И опускаются в отчаянии руки, потому что вдруг остро осознаешь, что ничего ты не сделаешь, что можешь только молиться и учить своего ребенка добру. И тому, что добро побеждает. Будешь учить и скорее всего научишь, и он поверит тебе. И у него будут опускаться руки, когда он однажды, зацепившись душой за что-то в новостях, поймет, что ничем не может помочь...
Но мир прекрасен, малыш мой.Пока ты видишь мир только через мои органы чувств, через ту энергию, которая окружает тебя, меняясь с изменением моего настроения. И ты чувствуешь сейчас мое смятение и беспомощность и чуть-чуть злости от этой беспомощности. А я говорю тебе: мир прекрасен,помни, пожалуйста, об этом. Честное слово - мир достаточно хорош. И возможно еще чуть-чуть и я сама снова в это поверю.

@музыка: Jefferson Starship - Fast Buck Freddie

---

Авокадо в большом горшке похож на длинный-предлинный хвостик навроде крысинного. И только на самой верхушке растет несколько листьев. Тот, который повернут "лицом" к окну, самый большой, чуть ли не в два раза больше всех остальных. Иногда я ощущаю себя им - самым большим листом, смотрящим на солнце, но все чаще - наоборот. Я - маленький листик на самой верхушке авокадо, который того и гляди отвалится в первый же пасмурный день.

---

Судьба тюльпана

Недавно мне подарили розовый тюльпан на работе. Я возвращалась домой, завернув его в газету. А в переходе в метро увидела троих музыкантов - две скрипки и одна гитара. Точнее сначала я их услышала - музыка неслась по переходу, отскакивала от стен и упиралась в газетный киоск. Поток людей проносился мимо музыкантов, не останавливаясь, чтобы послушать, едва не снося музыкантов своей невнимательной суетливой массой. Музыканты играли, их снимали пять человек на видеокамеры и фотоаппараты, мимо проплывали пассажиры, словно равнодушная вода, а я стала пробираться против течения к чехлу от скрипки, в котором колыхались десятки. Мне пришлось зажмуриться, чтобы протолкаться. Я положила тюльпан бережно, как только смогла в этой толчее. И один скрипачь сказал мне спасибо.

@музыка: смесь из БГ, кино и Джа Дивижн, спетая под гитару

@настроение: вино из Сережиной заначки

---

ПРИГЛАШАЮ НА КОНЦЕРТ

Дорогие друзья! 24 ноября в клубе Art Cross (СПб, Перкупной,12) - это место, где раньше был клуб "Молоко" - состоится Большой Фестиваль Мира!
Участвуют группы Паровоз До Кубы, Биг Сур, Неадекваты, Воздушный Шар, Буги и другие
Вход 100 р. На входе напиток
ЖДЕМ ВСЕХ! PEOPLE FOR PEACE!

---

Колыбельная музыканту

Сухо в горле и горько, как будто наелся листьев,
не дает спать ночами - все кашляет на луну,
хрипло шепчет под нос, друзей составляя в списки:
кому - петь, кому - в бубны, на флейте играть кому,

кому бить в барабаны, кому - на губной гармошке.
Меня в этих списках нет, ведь голос мой сух, как лист.
Если пела в ванной, то это я понарошку
И на флейте играла, как пьяный глухой флейтист.

Вот спою я ему колыбельную против кашля,
созову всех друзей репетировать в поздний час,
а наутро он вставит в песню мой сон вчерашний.
И друзья подыграют: про осень, про них, про нас.

---

Голуби крыльями хлопают около
окон. А судя по звукам из форточки,
ветер нарочно застрял между створками.
Громко на дрель матерятся рабочие.

Сохнет на кисточке краска мечтательно.
Солнце дошло и до нашего дворика.
Котик напротив уселся, внимательно
глядя, как ходят задумчиво голуби.

Так дождалась я пришедшего вечера,
Как же сегодня я мужа обрадую?
- Чем удивишь меня? - спросит он весело.
- Тихой улыбкой, вечерней прохладою...

---

Написано в марте

Уже три дня и три ночи во дворе громыхают водосточные трубы – созревает и падает прошлогодний лед, попавший в трубы в виде воды еще в начале зимы. Сейчас – середина марта – время урожая прошлогоднего льда.

Целый месяц мы должны смотреть на одну и ту же картину художника Александра Войцеховского. Например, весь март – это картина, изображающая оленей (обычно я так представляю себе лосей), собак и людей с юртами на снегу под яичным желтком солнца. Картина называется «8 марта». За месяц мы проникнемся этим произведением насквозь, а в апреле начнем проникаться следующим – «Первые гастроли в Японии». Я считаю, что именно так мы должны воспринимать живопись. Например, приходить в Эрмитаж каждый день и отправляться в какой-то конкретный зал, находить там картину этого месяца и смотреть на нее один час, а потом уходить, чтобы вернуться завтра. И так тридцать дней. А потом – выбирать другое произведение, и так далее, пока не кончатся все картины в Эрмитаже. А иначе лучше совсем не ходить ни в какой Эрмитаж.

---

На компе Дарьи Грин

Дарьюшка, пришлось выйти из твоего дневника, придется тебе, зайдя домой, вновь заходить и на дневник.

Мы ждем с нетерпением Друга.

А вообще-то, зачем писать то, что можно написать конкретным людям по почте. Ведь дневник должен быть интересен всем читателям!

Даешь интересные дневники!

---

Группа Биг Сур в клубе Zabriskie Point

В Питере открылся новый клуб "Забриски Пойнт", ориентированный на музыку 60-х, 70-х. Небольшой подвальчик, уютный свойский такой. Иногда там показывают старые фильмы (показывали когда-то в начале М. Антониони - фильм, давший название клубу, "Дорс" Оливера Стоуна, и т.д.), иногда по вечерам там выступают всяческие группы. Одной из них была блюзовая группа "Биг Сур". Причем стойки для барабанов в клубе не предоставлялись, поэтому первую часть своего выступления они играли на барабанах другой блюзовой группы "Ключ", а когда тем стало надо домой, поставили рабочий барабан на колени Васе ударнику и играли на коленях. Но всем все равно понравилось, все пританцовавали и деже подпевале слегка, восторженно приветствуя кавер-версии старых блюзов.

А фото сделано на втором выступлении Биг Сур в этом клубе. Вот оно:

---

Царское село

Именно в тот день, когда мы собрались с мужем ехать в Пушкин (ужжасно по нему скучали, все думали, как он там, интересно), именно в этот день на небе явилось такое солнце, которое только в сказках бывает, я на такое и не рассчитывала последние дни, рассчитывая, когда же придет время совсем уже во все теплое перебираться. Причем мы встали пораньше и пошли на вокзал, а там опять отменили все, что только можно было отменить, но мы упрямо поехали на маршрутке (хотя не в наших правилах платить за проезд).

Господи, какой это был день солнечный!!! Это же надо, как нам повезло!!! Все дни до и все после лил дождь не переставая. Да что говорить, вот вам две фотки, надеюсь они передают настроение:





Мы встрпетили огромное количество смешных собак, детей, толстогокошака, а потом еще настоящие опята, целую полянку на берегу одного канала, а потом женщину из Новосибирска, родившуюся в Кургане, которую сфотографировали и подарили ей эту корону из клена. вот так.

---

Осень уже пришла...

Причем, довольно давно пришла, это доменя медленно доходит. Спасибо вам, мои читатели (вы еще здесь?! быть не может!) за то, что вы есть. Я бы на вашем месте давно ушла из дневника человека, который появляется в интернете раз в сто лет, да еще и при своем появлении жутко тупит всякий раз, а потом полчаса за это извиняется...

А собственно написать я хотела две вещи. Вот они:

Однажды, когда я проходила сквозь вторую по счету арку в наш двор, гремя ключами, я встретила там троих мужчин, стоящих возле мусорных баков, засунув руки в карманы. Двое из них, почти невидимых в темноте и почти неотличимых от запаха отходов, произносили шепотом названия чисел... а третий стоял немного в стороне и смотрел на них.

Вот, это было первое, а теперь второе: скажите, люди добрые, будет у нас журнал или нет, как вы считаете? Только отвечайте не задумывыаясь, я доверяю вашей интуиции.

---

про собак

Сегодня так замечательно день начался. Во-первых, мы встали в пять утра, чтобы встретить на вокзале моего папу. А потом я пошла на работу. А возле моей работы живет собачья стая. У них есть старейшина - огромадная черно-бурая собака, есть много просто разных собак и есть женщина-собака. Так вот у всей этой большой семьи появились дети - два щенка, белый и коричневый. Так вот иду я, взрослые собаки валяются на газоне, где попало, раскинув хвосты и лапы в разные стороны - как обычно, а немного поодаль два щенка перетягивают какую-то замусоленную тряпочку, таскают друг друга за эту тряпочку, переваливаются через голову, через хвост и улыбаются. Я взяла ключи от магазина, но открывать его не стала, а села смотреть, как щенки играют. А потом к ним подошла мама, понюхала, взяла какую-то банку с водой (где она ее нашла и откуда там вода, я ничего до этого не замечала), взяла в общей банку пластиковую за край, отнесла в сторону, поставила и дальше пошла нюхать других собак. А щенки продолжили играть.

---

Игра в девять записок в городе Санкт-Петербурге

Я боюсь – вдруг ты окажешься в Петербурге без меня, и я не буду водить тебя по моим любимым улицам, пугать теми загадочными дворами, которые произвели на меня тягостное впечатление. Не посмотрю в твое лицо, когда ты впервые увидишь закат солнца на Финском или ломающийся посередине освещенный огнями Дворцовый мост. (Этот еженощный праздник разведения мостов никогда не надоест даже местным жителям). Не услышу твои взволнованные или уставшие слова о том, что значит для тебя этот город. Наверное, я просто беспокоюсь, что ты неправильно поймешь Питер. Неправильно – значит, увидишь не таким, каким хочу показать его я. А потом уже и меня понимать перестанешь. Поэтому я и затеяла специально для тебя эту игру в «Девять записок»: прячу их от тебя по всему городу, в первой написано, где искать вторую, а в ней – где спрятана третья… и так, пока ты не найдешь их все.

… и я поведу тебя за собой…



Первый раз я видела Петербург через чугунную решетку больницы. Он не был для меня городом мечты, я не знала, как к нему относиться, потому что смотрела на него глазами Волчка из «Сказки Сказок» Норштейна, желая научиться вдыхать его воздух, удивляясь и наивно ожидая лучшего. Перед тем, как мы отправились в больницу, папа сводил меня в зоопарк и в казематы Петропавловской крепости. Как будто готовил к тому, что меня ждет в ближайший месяц. Не помню, как это получилось, но я заперла папу в карцере во время нашей экскурсии. Просто закрыла дверь, пока он осматривал помещение изнутри. Кажется, он почувствовал весь мой страх перед предстоящим одиночеством и пожалел меня. Но избежать этой чугунной решетки мне не удалось – ритм моего сердца внушал опасения докторам, и они взялись научить его биться правильно. В результате оно забилось в ритме города.

Там еще кроме решетки был куст сирени, который тоже смотрел, не отрываясь, на улицу. До торопящихся пешеходов можно было дотянуться рукой, через чугунные прутья легко пролезла бы худенькая девочка, но я знала, что не смогу переступить через невидимую черту, отделяющую больных людей от здоровых. Однако отойти от решетки, заставить себя не смотреть на улицу я не могла. Как не мог бы этого сделать куст сирени. За спиной у нас был прекрасный задумчивый парк, а в нем пруд с уточками и памятник какому-то декабристу. За что-то его тоже поместили на больничную территорию. Все это было таким питерским, таким величественно печальным, не то чтобы надменным, а скорее не умеющим выражать свою нежность, привыкшим к тому, что все видят его таким холодным и равнодушным. А там, куда я смотрела, была жизнь и движение. Все торопились, но без суеты, все не смотрели на меня, и я чувствовала, что они думают о делах. Иногда они смеялись, или переходили на прогулочный шаг (который никак не давался нам с папой, когда мы гуляли по больничному парку, двигаясь со скоростью света), но в основном, конечно, молчали и торопились. У них было очень много мыслей, которые не давали им остановиться…

Доктора сказали, что ничего не могут поделать с моим сердцем, поэтому оставляют его себе – для опытов. Так мое сердце осталось в Петербурге и иногда болело и звало меня к себе. Я думала, что когда приеду в этот город взрослым человеком, первым делом пойду искать ту больницу, а когда найду, увижу там себя: как я стою у ограды рядом с кустом сирени и с надеждой смотрю на пешеходов.



Первая записка лежит в здании Военно-медицинской академии на улице Боткинской, что за Финляндским вокзалом. В корпусе, где лечат больных сердцем. Если зайти внутрь, увидишь в фойе чучело крокодила. Записка спрятана в его пасти, только постарайся не привлекать внимания, там сидит злая медсестра (в фойе, а не в пасти, конечно).



Вот мы приехали в Санкт-Петербург, покинув Курган. Теперь нам предстоит здесь жить, видеть хорошие стороны обетованного города и плохие; не только праздничную жизнь, но и бытовую; каждодневную, а не ту, что открыта для туристов. Вот мы приехали в Санкт-Петербург, и мне стало страшно. Когда приезжаешь в гости и знаешь, что скоро уедешь, на многое не обращаешь внимания и почти все воспринимаешь проще и веселее. Когда намерен остаться, присматриваешься к окружающему требовательней.

Петербург показался мне холодным и равнодушным. Надменным. Величественным. Слишком большим для меня. Он не был против моего существования, ему было абсолютно все равно. Мне казалось, что он раздавит меня случайно своей величественностью. Раздавит и не заметит.

Синдром Евгения из петербургской поэмы «Медный всадник». Комплекс «маленького человека», «униженного и оскорбленного»… Как бы я не назвала это состояние, оно было похоже на болезнь. Чувство собственной ничтожности еще никогда так меня не отравляло.

В первый день мы носились по всему городу, как угорелые туристы. Успели посетить столько мест, сколько не перечислено ни в одном путеводителе. Ядерное солнце отражалось в Реке (той самой, которой здесь все подчинено), во всех каналах и младших речках. Солнце ослепляло. Ветер заставлял повышать голос, сбивал с толку. «Голова болит, голова болит… ветер волосы шевелит…». А вдруг он меня не полюбит? Хотя это даже не так страшно. А вдруг я его не полюблю?.. Как много людей интересных и необычных, обычных и неинтересных. Пойти посмотреть на Финский залив, пусть море совсем меня раздавит. Я заболею, и буду лежать в постели на самой северной окраине города, ничем не похожей на Питер, с температурой и слушать крики чаек. Город и Река будут сниться мне в бреду. А поиск работы отложится на неопределенный срок.

А потом я начну поправляться, и моя бледная тень добредет до метро, выйдет на станции «Приморская» и окажется на берегу моря.



Вторую записку я положила под большой камень на берегу Финского залива. Если выйдешь на «Приморской», надо идти прямо, не сворачивая, вдоль канала, перейти дорогу, обойти бетонный забор. Выйдешь на небольшую площадку. На камне, скорее всего, будет сидеть кто-то замерзший. Поехать тебе нужно обязательно к закату, он здесь очень красивый.



Финский залив в пасмурную и ветреную погоду. Когда подходишь к нему, тебе холодно и жалко себя. Что вот ты стоишь на берегу, такой одинокий, видишь только серые волны, на вид совершенно ледяные. Такие равнодушные, словно ты решил в них утопиться… И ветер еще насквозь тебя продувает, а горячий чай как будто есть только в далеком городе Кургане у бабушки. А ты стоишь на берегу, как ссыльный в ожидании следующего переезда в еще более чужое и холодное место. И даже если ты, все-таки, не шутя утопишься, то и это тебе не поможет. А потом чуть попозже, когда тебе надоест так думать и жалеть себя, ты уже подумаешь, наконец, что-то другое. Например, что твой любимый Иосиф Бродский (которого, кстати, тоже надо поблагодарить за то, что ты сюда приехал), видимо именно здесь стоял, когда подумал, что он «родился и вырос в балтийских болотах, возле цинковых волн…». А потом еще чуть позже признаешься себе, что ты так подумать при всем своем воображении не сможешь, потому как ты родился все-таки в других болотах. И если б вы оба (ты и Бродский) стояли тут, курили и разговаривали, то друг друга бы не поняли. Поэт плюнул бы на тебя, дурака, и ушел. Пообещай не писать здесь стихов, хорошо?



Ну, вот ты и проводил солнце в море. Не правда ли волны здесь совершенно цинковые? Но ты, я думаю, уже загрустил со мной и хочешь праздника… Следующую записку ищи на Невском, она спрятана за вывеской театра марионеток имени Деммини. Рядом с кафе «Жили-Были», напротив «Гостиного двора».



Если про Париж говорят, что это праздник, который всегда с тобой, то в Петербурге праздник никогда не смолкает на Невском проспекте. Днем и ночью по нему носятся толпы иностранцев и местных жителей, там никогда не утихает шум и не прекращается веселая и надоедающая суета. Почти как и на всех центральных улицах всех нормальных столиц. Но идя по Невскому, чувствуешь себя помимо своей воли вовлеченным в какой-то процесс или литературное произведение. Контрасты, странные люди и встречи, шизофреническая атмосфера, карнавал после конца света. Движение подхватывает тебя и несет, а сам ты забываешь, куда шел и зачем.

День. Вот бабушки продают вязаные шапочки, и когда я прохожу мимо, делают вид, что спотыкаются и падают, бросая шапочки мне в руки. Безногий нищий греется на солнышке и теребит ухо своего кота, сердобольная женщина бросает ему мелочь, которую он гневно отшвыривает от себя. Женщина, испуганно оглядываясь, отходит. Человек-реклама заглядывает мне в глаза и сует в руки бумажку, интимно шепчет: «Специально для вас…». Борис Борисович Гребенщиков выходит из своего джипа и приветливо улыбаясь, разговаривает по мобильному телефону. А в это время его снимает издали молодой фотограф, стараясь оставаться незамеченным. Девушка на роликовых коньках выдувает мыльные пузыри, не меняя серьезного и равнодушного выражения на лице. Из кофейни доносится аппетитный запах корицы и ванили… И так далее и тому подобное до тех пор, пока не наступит ночь.

Ночь. Движение и суета не прекращаются, но становятся еще праздничнее из-за горящих фонарей. Людей и машин меньше, воздух прохладнее, ветер грозит простудой. Музыканты играют на волынках, барабане и флейте. Иностранцы восторженно тычут пальцами в Казанский собор. У входа в метро стоят грустные лошади. Молодой фотограф, снимавший Гребенщикова, теперь ловит в кадр нищего в рваной телогрейке, истово молящегося посреди тротуара. Встревоженный финн по-английски просит фотографа перестать снимать и помочь нищему… Из красного лимузина выходят смеющиеся люди и швейцар открывает им дверь в ресторан. Бойкая женщина в переходе уговаривает моих спутников купить мне букет цветов. И так далее и тому подобное до тех пор, пока не наступит день.

Поскорей бы открылось метро, смертельно хочется спать.



На станции метро «Черная речка» стоит печальный памятник убитому поэту, лампы тут похожи на свечи. Мне почему-то никогда не надо на «Черную речку», но на этот раз я вышла из вагона именно здесь для того, чтобы спрятать записку номер четыре в складках пушкинского пальто.



Метро – особый мир, отражающий глубинную сущность города. Под землей все такое, какое оно есть. На земле еще может быть приукрашено, а под землей – нет.

Люди в метро. Наша Лена, которой всегда больше нравилась Москва, верно заметила, что по пассажирам метро можно судить о жителях города. Весь вопрос в том, какими ты увидишь пассажиров. Лена увидела подземных петербуржцев надменными, холодными, зацикленными на себе, в отличие от москвичей, которые лишены масок, и даже ругаясь, производят впечатление живых, нормальных людей, а не равнодушных статуй.

Парадоксально, но у меня впечатления от питерского и московского метро прямо противоположные. Москвичи в моем метро заносчивы, циничны и насмешливы. А вот питерцы, напротив, дружелюбны и демократичны. Просто мы с Леной видим то, что хотим. Как и все остальные. Вот что хочу видеть я. Хоть прямо сейчас.

Девушка рядом со мной пишет письмо и в поисках мыслей блуждает время от времени глазами по рекламе одежды с Ксенией Собчак. С другой стороны стоит художник, держащий планшет – то ли там шедевр, то ли просто чертеж. Две девушки смеются и громко разговаривают, полвагона читают книги и бесплатные газетенки. Человек с громким пронизывающим голосом рассказывает об уникальном своем товаре всего за десять рублей – шариках-ракетах. Потом надувает один – шарик с уморительным свистом летит над головами действующих лиц и врезается мне в голову. Все пытаются не смеяться, компания молодых людей бурно обсуждает происходящее. Продавец шаров, как ни в чем ни бывало надувает второй шарик, обращая ситуацию в спектакль абсурда. Никто уже не сдерживается, вагон хохочет, продавец шаров собирает улов и идет в другой вагон, двери закрываются.



Пятая записка отдалит тебя от центральной части города, тебе надо поехать до самой последней станции на второй ветке метро - «Проспект Просвещения». Записка находится между досками скамейки возле дома, в котором мы жили долгое время, (ты знаешь адрес). Этот район как две капли воды похож на микрорайон заозерный, но я хочу, чтоб ты понял, что и там – Питер со всеми его парадоксальными героями.



Проспект Просвещения у местных жителей кратко называется «Просвет», а иногда – «Чайна-таун», потому что здесь часто поселяются китайцы и вообще приезжие, вроде нас. Все-таки, коренные жители ревностно относятся к тому, что «своим» этот город считают не только те, кто в нем родился. Хотя мне порой кажется, что многие, знающие Питер с детства, не ценят то, что их окружает, не видят мистики своего города и потому удивляются, зачем мы, бросая свой дом, приезжаем сюда.

Спальный микрорайон, высокие дома, торговые центры современной архитектуры – громоздкие, несуразные, аляповатые, – как всего этого много в любом крупном городе нашей страны. И не сразу мы почувствовали здесь воздух того самого Санкт-Петербурга, в который так стремились.

Окна открыты нараспашку почти круглый год, ветер холодный, но окна все равно не закрываются. Просыпаемся от криков жалобных чаек. Сосед за стенкой кричит на кого-то: «Чтоб ты сдохла, тварь!! Сдохни! Сдохни!!!». Собака лает. В Питере, кстати, бесконечно много собак, и в холодные зимы о них даже заботятся власти, призывая сотрудников метро пускать их погреться на станциях.

Однажды возвращаясь с работы, мы столкнулись в лифте с колоритным человеком, хитро щурившим глаза под седыми бровями и державшим под мышкой большую бутыль с портвейном. «Похож я на Хемингуэя?» - спросил он у нас красивым баритоном. Мы потом узнали, что похожий на Хемингуэя бородатый сосед – местный поэт Андреич, и впоследствии не раз обнаруживали его перед подъездом за распитием спиртных напитков в компании пролетариев. Он читал нам свои стихи. Много раз – мы их выучили наизусть.

- Прр-ривет! –торжествует Андреич. - Хочешь, я сочиню про тебя экспромт под Омара Хайама? Слушай:

Черные волосы.

Глаза голубые.

Разве можно жить на свете

С такими голубыми глазами?!..

Нравится? А вот еще из раннего – про эпоху Горбачева:

Свинцовое небо.

Свинцовые тучи.

И свинские цены на гроб…

И так Андреич встречал нас почти каждый день. Читал стихи, обнимал и радовался, как ребенок. Иногда (чаще всего по утрам) у него бывало плохое настроение, и тогда, видя, как я иду в магазин с сумкой, он мог хмуро прокричать вслед:

Ддама!

Не виляйте

ззадом!

Но уже вечером рассказать моему мужу, указывая лукаво на меня глазами:

И когда погаснет солнце,

Пусть глаза любимой светят…



Встречаясь с такими персонажами, я теряю нить реальности и ощущаю себя героем французского фильма про трогательные и гениальные мелочи, окружающие нас на каждом шагу. Эта атмосфера творчества, которой все здесь пронизано. Вот женщина поет песни в метро, раскачиваясь в такт каким-то своим мыслям, студенты-скрипачи, обычно игравшие на нашей станции по одному, познакомились и теперь от каменных сводов отражаются плачущие звуки двух скрипок – трогательный дуэт. Вот возле книжного супермаркета спит на асфальте грязный мужчина, а возле него стоит игрушечный жирафик, подставленный каким-то шутником. Но, несмотря на все чудеса Просвета, мы спускаемся в метро и едем в центр. Может быть, мы не мыслим себе Питера без большого количества рек и каналов?



«Дворы-колодцы» - такой распространенный образ, связанный с Питером. Идешь по улице и чувствуешь искушение заходить в арки, ведущие в каждый такой двор, думаешь, что там тебя ждет Страна Чудес. Я приглашаю тебя во дворик на Пушкинской, 10 – это знаменитое место, там где-то живет Коля Васин, мечтающий построить «Храм Любви», там я спрятала шестую записку. Ищи ее за вывеской «Улица Джона Леннона».



Говорят, туристы-европейцы, приезжающие в Петербург, обязательно включают в культурную программу маршрут Родиона Раскольникова, которым он шел от своей комнатки до дома старушки-проценщицы. Многие туристы вообще любят Достоевского и понимают для себя Питер через призму его романов. Они заходят в мрачноватые дворы-колодцы, как в музеи. И дворы не обманывают их ожиданий, ярко иллюстрируя пресловутый «Петербург Достоевского»: параноидальная атмосфера замкнутого пространства, удушливый запах, стены, лишенные окон, маленький клочок неба, чугунные черные решетки.

Не секрет, что иные прохожие используют закрытые пространства таких дворов в качестве уборной. И не только теперь. Однажды Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, возвращаясь из гостей, ощутил потребность завернуть в маленький дворик по пути. Во дворике стоял большой камень, приглянувшийся писателю. Настолько приглянувшийся, что потом в романе «Преступление и наказание» Раскольников спрятал под этим камнем драгоценности, украденные у старушки-проценщицы. Теперь в историческом дворе на стенах есть рисуночки, отражающие сей факт.

Так что никакие они не страшные – дворы-колодцы. Хотя…

Если ты не турист, да при этом погода на улице мерзкая и холодная, а у тебя проблемы или очередная депрессия, то в таких двориках ты сойдешь с ума. Захочешь неба и солнца. Догадаешься поехать в Царское Село – ты спасен. Напиши на руке, чтобы не забыть, что в мире бывает хорошо и спокойно.



Седьмая записка в городе Пушкине. Если не купишь билет на электричку, не беда – штраф всего десять рублей. Станция называется «Детское Село» - ты потом поймешь, почему. В Екатерининском парке есть ручей – в нем живая вода, спасающая от любого сплина, дающая способность писать стихи. Маленькая пещерка, построенная у его начала, хранит мою записку – сверху справа под кустиком травы.



Мы не поехали в Павловск, где осенью полгорода собирает желто-красные кленовые листья, мы не поехали в Петродворец, где фонтаны, дворцы и вид на Финский залив. Мы поехали в Царское Село. Потому что Анна Ахматова. Потому что «отечество нам – Царское Село», а Пушкин – это наше все. Мы приехали и сразу изо всех сил влюбились в этот город.

Пушкин – это маленький город, лишенный всех недостатков маленьких городов. Гуляя по нему, только и думаешь, что здесь надо заводить детей, потому что тут им будет хорошо по-настоящему. И мы, наверное, не одни до этого додумались, если в парке встретили трех беременных женщин и семь мам с колясками всего за полчаса прогулки.

Мы как-то друг друга сразу поняли, может благодаря тишине и спокойствию, в которых оказались. В этом городе все было таким маленьким и в то же время значимым. Мы боялись произносить вслух имена тех, кто до нас прогуливался по этим дорожкам. Мы чувствовали себя дома. И не просто дома – а в детстве. То есть не в том месте, где был наш дома, а в том ВРЕМЕНИ. И потому одновременно и восторженно подумали, что переедем сюда жить чем скорее, тем лучше. Не беда, что каждое утро нам придется брести на вокзал и в электричке добираться до работы.

Мы не переселились в Пушкин, а только приезжаем сюда в выходные, чтобы поиграть в индейцев, в рыцарей и в робин гудов среди сказочных деревьев, развалин, мостиков и статуй.



Восьмая записка лежит в самом моем любимом месте Санкт-Петербурга – в «Новой Голландии» - загадочном острове, на который мне не удалось проникнуть. Совершенно неясно, что там делается внутри, что берегут от взглядов собака и охранник. Я обошла остров вокруг, жадно вглядываясь в его стены, старые ворота, в которые можно проникнуть только по воде. Слушая крики неопознанных птиц.

Стоя напротив ворот, поищи записку в ограде на берегу Мойки.



Я доверяю жителям Петербурга. Даже бешеные болельщики «Зенита», вопящие кричалки, поднимаясь на эскалаторе, достаточно миролюбиво относятся к людям (если речь не идет об их врагах – болельщиках «Спартака» в день игры). А компания подвыпивших молодых людей в спортивных костюмах ночью не будет бить моего длинноволосого спутника, к чему я привыкла в Кургане, а просто спросит, как пройти вк стадиону. Да еще потом поблагодарят за ответ.

Однажды ночью мы шатались по городу и ждали, когда сведут мосты. Предрассветный холод становился жестче. И мы бессознательно потянулись к вечному огню, оказавшись на Марсовом поле. Вокруг огня уже собралось немало народу. Кто на велосипедах, кто просто так. Совершенно разные и незнакомые друг другу люди. По-разному одетые, о разном говорившие. Стояли так дружно и задумчиво смотрели на огонь. Когда мы подошли, какие-то ребята протянули нам кусочек шоколадки и початую бутылку коньяка. Иногда люди у огня встречались взглядами, тихо смеялись. Это было так хорошо и уютно стоять со случайными людьми у огня. Казалось, что все думают об одном и том же и понимают все без слов. Так было до тех пор, пока кто-то умный вдруг не начал иронизировать на тему того, что вот какую силу имеет огонь. И пусть у человека в голове опилки, и он злой и недалекий, все равно рядом с огнем он кажется мудрым и начинает думать о вечном. Даже если ему это не свойственно… Да-а… Вот в этом он весь – Питер. Сначала поражает человека мудростью и величием, а потом сам же себя принижает высмеиванием окружающих. Мы постояли еще немного и ушли. Молчание – золото.



Вот она записка номер восемь, игра близится к завершению. Ты будешь смеяться, но девятая и последняя ждет тебя в Кургане. Прямо в редакции «Cher Ami», под изящной статуэткой японки, которую нам подарили на первый день рождения журнала. Так что встретимся в Кургане.



Если честно, в той последней записке ничего не написано. Потому что с тех пор, как я ушла из журнала год назад, я разучилась писать… Вот и все. В девятой записке завернуто мое сердце. Видно придется оставить его в Кургане. И вернуться в Петербург без него, я ведь не привыкла жить в одном городе со своим сердцем, без трагедий ни шагу не могу ступить. Не забывайте поливать его, пожалуйста. До свидания. Я буду скучать.

Надежда Романова

---

Вот и лето пришло

... будто и не бывало... ))

Лето, о котором так долго говорили большевики, наконец-то наступило. пока еще не очень горячее и почему-то непременно в рабочее время. Мы ходим жутко бледные, даже неприлично как-то...

Вчера на асфальте перед "Буквоедом" мирно спал бомж сам не свой от пьянства. А рядом с ним стоял свернутый из воздушного шарика маленький белый жирафик. Так трогательно. Скорее всего, кто-то в шутку, проходя мимо, его туда поставил. Но все равно, выглядело так, как будто они давние друзья. Питер - удивиельный город.

Вообще перед входом в метро можно видеть различные метафизические вещи. Например, там каждое утро расхаживает "живая реклама" - человек в кустюме какого-то казака пузатого с огромной головой. Если бы вы только видели, какое у него смешное и грустное лицо. Его давно не стирали, он такой нелепый и трогательный. Однажды мы видели как он медленно идет на работу и несет свою голову под мышкой. А в другой раз он раздавал свои листовки, стоя рядом с мальчиком, играющим не очень уверенно на баяне. Какая это была пара!! Хоть плачь...



Интересно, я когда-нибуть принесу новые фотографии, как обещала? Вот вам еще из старого.

@музыка: чьи-то каблуки

@настроение: купаться-то скоро?!!

---

Господин Великий Новгород

Это произошло уже почти неделю назад, но пишу об этом сейчас. Мы с мужем ездили автостопом из Питера в Новгород Великий. За один день туда и обратно. Когда на трассе проходили мимо таблички с зачеркнутой надписью "Санкт-Петербург", я долго не решалась перешагнуть эту воображаемую черту, за которой был уже не Питер. Поняла, что почти чувствую его родным, своим домом, куда надо вернуться к вечеру. А Новгород - маленький город, по величене почти такой как Курган, или даже меньше. Мы гуляли (понятное дело, а как же иначе) по Кремлю, среди этих красных кирпичных стен, стареньких церквей и часовенек, величественных, древних камней. Чувствуя себя близко-близко к своим корням. А потом вдруг вышли из ворот на изогнуный мост и чуть не умерли от мощи той картины, которая нам открылась: широкий, могучий Волхов, вид на стены Кремля со стороны, купола церкви среди зелени леса, небо - такое древнее...

Там вообще очень много церквей, мы насчитали десять, и еще какие-то далекие виделись нам вдалеке - то там, то там. Я оказалась в детстве, с запахом опилок возле сарая, с непонятностью и необъятностью окружающего мира. В том детстве, которое провела в Лодейном Поле у бабушки Клавы. Плескалась водой из колонки, вбирала запахи природы, дышала, жила, умирала...

Возвращались обратно как в американских боевиках - в последние секунды до закрытия метро ворвались в город на огромной фуре, водитель которой нарушал все правила на свете, чтобы только мы успели. Я пряталась за занавеской, потому что дальнобойщикам нельзя возить двоих человек вместе с собой.

Ну, вот, так все и было.

---

А вот вам еще чуть фоток

Это в магазине "Другой Мир". Вот ради какой работы я приехала в Питер;((